Кот и кошка
/ * * *
— Боюсь, всех нам не выручить, — сказал я Бродяге, когда поделился с ним планом предстоящей операции.
— Спасение утопающего есть дело лап самого утопающего, — безжалостно ответил Бродяга.
И я подумал, что в чем-то Бродяга прав. Действительно, всем помочь практически невозможно. Но...
За шесть с половиной лет моей достаточно бурной жизни я перетрахал такое количество Кошек, которое обычному рядовому домашнему Коту и во сне не приснится! Я никогда не шел на поводу у сочиненной Людьми весьма распространенной и унизительной теорийки, будто "брачным" месяцем у Котов и Кошек считается только март. А все остальные одиннадцать месяцев в году они, дескать, даже и не помышляют о совокуплении. Какой-то собачий бред Людей-импотентов, подсказанный им пухлыми и пушистыми Котами-кастратами!
Да я все триста шестьдесят пять дней в году, просыпаясь каждое утро, только и думаю — кого-то я сегодня оприходую? Что мне сегодня за Киска попадется между лап?.. А не смотаться ли мне в соседний квартал, в парк при спортивном комплексе "Зенит"? Говорят, там недавно появилась одна такая сиамская лапочка, которая никому не дает, да еще и огрызается, как стерва...
И я иду в этот их спортивный парк, нахожу там эту недотрогу и через семь секунд трахаю ее на глазах у всех наших изумленных Котов-пижонов, а потом эта сиамская дурочка бегает за мной все лето как умалишенная.
Так что все эти теории про "брачный период" и про "март месяц" ни хрена не стоят! У меня "март" — с января по декабрь включительно. Мне лично всегда хочется. Я, как говорит Мой Шура, "завсегда об этом думаю". Он, кстати, тоже...
Ну и, конечно, время от времени то одна, то другая Кошечка, с уже отвисшим брюхом, вдруг начинает с неуклюжим кокетством валиться на спину и так печально-выразительно поглядывать на меня. Но я беременных принципиально не трогаю. Не дай Бог, еще повредишь им там чего-нибудь...
Так что сколько Котят посеяно мной во чревах невероятного количества Кошек, — я и понятия не имею. Конечно, прав Бродяга, всем помочь невозможно...
И к большинству Кошек, которых я употреблял когда-то, честно говоря, у меня отношения никакого — спасибо и привет! Но когда на нашем пустыре я вдруг вижу какого-нибудь скачущего Котенка-несмышленыша, я почти бессознательно тянусь заглянуть ему в мордочку — а вдруг это мой? А вдруг он произошел от меня?! Вот ведь чудо-то какое!
В такие моменты мне всегда хочется накормить его, защитить от Собак, от Котов-идиотов, от больших и злобных Крыс, от всего на свете...
Одного такого бесприютного я даже как-то привел к нам домой. На что Шура Плоткин торжественно сказал:
— Ах, Мартын, дорогой мой друг! Хоть ты и половой бандит и сексуальный маньяк, хоть ты и разбойник и ёбарь без зазрения совести, но сердце у тебя мягкое, интеллигентное, я бы сказал... Существо, ощущающее комплекс вины за содеянное, — уже благородное существо!
И подарил этого замухрышку одной своей московской знакомой. Как-то он там теперь в Москве поживает? Вырос небось, засранец...
* * *
Вот почему я показал Бродяге на забившегося в угол клетки насмерть перепуганного Котенка и решительно заявил:
— Но этого пацана мы все-таки вытащим! Сколько у нас времени?
— До сигнала или до приезда? — деловито спросил Бродяга.
— До сигнала.
— Около пяти минут.
— Порядок. Подгони пацана поближе к дверце клетки, а я пока дотрахаю эту рыжую падлу! Не пропадать же добру...
Я прыгнул сзади на верещавшую рыжую Кошку, жестко прихватил ее зубами за загривок, примял к полу клетки задними лапами и на глазах полутора десятков обреченных Котов и Кошек и нескольких Собачек я стал драть ее как Сидорову козу!
Теперь рыжая только хрипела, прижатая к полу. На долю секунды я вдруг увидел ухмыляющегося Бродягу, потрясенную старуху Кошку, насмерть перепуганного Котенка с отвалившейся от удивления челюстью и...
...в момент пика моих трудов, в пароксизме страсти я еще сильней сжал зубы у нее на затылке и услышал, как она тихонько взвизгнула подо мной...
Когда я кончил и как ни в чем не бывало слез с нее — она так и не смогла встать на лапы. Со всклокоченной шерстью, с безумными глазами, негромко постанывая, она, словно раздавленная, поползла на брюхе в угол клетки. На мгновение сердце мое кувыркнулось от жалости, но я тут же вспомнил про пятнадцать замученных Котов, погибших из-за нее в лаборатории института, и моя слабость уступила место гадливому презрению. Я должен был быть у нее шестнадцатым...
Неожиданно мы почувствовали, что наш автомобиль стал притормаживать.
Я тут же подскочил к дверце клетки и вопросительно посмотрел на Бродягу. Неужели мы уже подъехали к институту, к этому Кошачьему лобному месту?! Неужто Бродягу так подвела знаменитая Наша интуиция? А может быть, от постоянного многолетнего недоедания он утратил ощущение Времени, Предвидения и все те качества, которые ставят нас в недосягаемое интеллектуальное превосходство над всеми остальными живыми существами?!
Бродягам сам недоумевал...
Автомобиль еще катился по инерции, когда раздался негромкий, исполненный злобы голос Пилипенко:
— Вот сссука!.. Чего этому-то козлу от нас надо?!
— Чего, чего!.. А то ты не знаешь — "чего"? — ответил Васька.
Но тут наш "Москвич" окончательно остановился, и кто-то сипло проговорил:
— Здравия желаю, граждане. Па-апрашу документики!
Я почувствовал новый букет запахов, ворвавшихся в наш тюремный мир, — и запах устоявшегося, многодневного водочного перегара; и кислые запахи маленьких, но сильных аккумуляторов для переносных радиостанций; ни с чем не сравнимый запах оружия, пропотевшей кожаной амуниции; и слабенький запашок мятной жевательной резинки, наивно призванной заглушить все остальные запахи.
Нет, это не институт, слава Богу!.. Это милиционер. Или бандит. Что, впрочем, с моей точки зрения, одно и то же, — человек с оружием. У меня отлегло от сердца — значит, время еще есть.
— Здравия желаем, товарищ начальник! Научно-исследовательский институт приветствует нашу доблестную милицию, — одновременно пропели Васька и Пилипенко такими сладкими, липкими голосами, как если бы вдруг заговорило растаявшее мороженое.
— Документы попрошу, — повторил милиционер.
— Пожалуйста... — Голос Пилипенко совсем упал. — Какие проблемы-то?
— Счас посмотрим, — сказал милиционер. — Не будет проблем — создадим. Все в наших руках. Тэ-эк-с... Пилипенко Иван Афанасьевич?.. Вот и ладушки, Иван Афанасьевич, пришлите двадцатничек от греха подальше и поезжайте с Богом.
— Какой двадцатничек?.. — растерялся Пилипенко.
— Зелененький, — пояснил милиционер.
— За что-о-о?.. — простонал Пилипенко,
— Дымление двигателя, прогар глушителя, левый "стоп" не работает, коррозия по низу дверей и крыльев, машина грязная, номера ржавые, правое наружное зеркало отсутствует... Еще нужно?
— Нет... — выдохнул Пилипенко. — Может, рублями возьмете?
— Ты чего? Мне при исполнении взятку предлагаешь, что ли?
— А доллары — не взятка?! — Слышно было, что Пилипенко разозлился.
— А доллары — это доллары.
— Товарищ начальник... — заныл Пилипенко. — Мы бедные научные сотрудники, мы сейчас работаем над одной диссертацией...
— Ты, "научный сотрудник"! Ты мне мозги не пудри и лапшу на уши не вешай, — тихо сказал милиционер. — Я вот сейчас открою двери твоего фургона, и вся твоя "диссертация" враз с мяуканьем и лаем по городу разбежится. А я тебя еще и прав лишу, и техпаспорт отберу, мудила. Черт с тобой, гони червонец и вали отсюда на хуй, "диссертант" ёбаный...
— Нет вопросов! — бодро ответил Пилипенко, чем-то пошелестел и, наверное, отдал милиционеру десять долларов.
Милиционер удовлетворенно крякнул и интеллигентно сказал:
— Получите ваши документы, и к следующему разу прошу привести ваше транспортное средство в порядок, товарищ водитель.
Тут Пилипенко ничего не ответил, и мы снова поехали.
— Вот где надо сейчас работать, — завистливо вздохнул Васька. — А мы эту срань болотную сачком ловим...
— Погоди, погоди, Васька... — Пилипенко даже зубами скрипнул. — Будет и на нашей улице праздник. Сейчас время революционное! "Кто был ничем, тот станет всем..." Есть у меня одна мыслишка!.. А уж тогда не на этом говне, а на белом "мерседесе" ездить будем!.. Этот же ментяра, который сейчас с нас ни за что ни про что десять долларов слупил, на мотоцикле, бля, с сиреной и мигалками, бля, будет ехать и дорожку нам расчищать!..
Бродяга услышал это и презрительно ухмыльнулся.
А я подумал — все может быть... Сейчас как раз время для таких, как Пилипенко. Наглых, напористых, неглупых, не отягощенных интеллектом, а поэтому и не стесняющих себя в выборе средств для достижения цели.
Мы много раз болтали об этом с Моим Шурой. Особенно когда он где-то выпьет, придет домой и начнет передо мной извиняться, что, дескать, он мне даже приличной рыбы не может купить, что его доходов только на этот "хек мороженый" и хватает... Ну и всякие такие дурацкие излияния.
А потом — несколько многословный, но уже почти трезвый анализ всего происходящего сегодня в нашей стране. И кто в это прекрасно вписывается, а кто — вроде нас с Шурой Плоткиным — никак не может вписаться, да никогда и не впишется, хоть за бугор уезжай!..
Один раз, когда от него уж очень сильно пахло алкоголем (чего я, к слову сказать, не перевариваю!), он даже заплакал, когда мы снова заговорили об этом...
Помню, я так разнервничался! Мне его так жалко стало!.. И несмотря на то что от него буквально разило водкой, я принес ему остатки моего сырого хека и лизнул его в щеку. А он еще сильнее заплакал, лег на пол, прижал меня к себе и заснул.
Он тогда так храпел!.. Как я вынес все это в течение нескольких часов — уму непостижимо!
Я только попытаюсь вылезти из-под его руки, а он приоткроет глаза и в слезы: "Мартынчик... Родимый! Ты то хоть не бросай меня!.." Ну что? Мог я уйти?..
Под утро я все-таки сумел выползти из-под Шуры. Писать захотел — удержу нет!
Обычно, когда со мной такое происходит дома, а Шура еще спит, я поступаю очень просто: сажусь на Шурину подушку точненько перед его физиономией, и начинаю, не мигая, неотрывно смотреть на его закрытые глаза. Не проходит и тридцати — сорока секунд, как Шура просыпается и говорит хриплым ото сна голосом:
— Что, обоссался, гипнотизер хренов?
Я молча спрыгиваю на пол и иду к дверям. Шлепая босыми ногами, Шура бредет за мной в чем мать родила и выпускает меня на лестницу. Дальше — дело техники. Я сбегаю на первый этаж и начинаю орать дурным голосом:
— A-a-aaaa! A-a-aaaa!
Обязательно кто-то из жильцов первого этажа выйдет, откроет мне дверь парадной и со словами: "А, это ты, Мартинчик? Ну выходи, выходи..." — выпустит меня на улицу.
Почему-то соседи называют меня на иностранный манер — Мартин. Наверное, считают, что у такого человека, как Мой Шура Плоткин — литератора и журналиста, Кота с обычным плебейским именем Мартын быть не может...
В нашем доме меня знают все. Особенно после того, как я набил морду огромной овчарке наших нижних соседей. Она теперь ко мне то и дело подлизывается, но я и ухом не веду в ее сторону.
Но в тот раз, когда Шура надрался до положения риз, мой гипноз так и не достиг цели. Не скрою, я запаниковал! Напрудить в квартире — я такого себе даже Котенком в детстве не позволял. Еле-еле выцарапал на себя дверь в Шурин туалет, вспрыгнул на горшок и сделал свои дела. Помню, потом встал на задние лапы и, опираясь одной передней о сливной бачок, второй лапой нажал на рычаг и спустил за собой воду...
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 .... 88 89
